передает РИА Kopelew Forum (Форум имени Льва Кoпелева)* (ФРГ), обозначено в перечне Минюста«Форум имени Льва Копелева»* занимался обсуждением политических. Организации, в которых Копелев Лев Александрович выступает директором или учредителем по данным Единого государственного реестра юридических лиц (ЕГРЮЛ).
Лев Копелев: "Хочу быть свободен от какой бы то ни было рабской зависимости духа"
Писатели-фронтовики»: Лев Копелев Просветительский онлайн-проект «Они прошли по той войне. Писатели-фронтовики»: Лев Копелев Лев Копелев 9 апреля 1912 — 18 июня 1997 Сегодня исполняется 109 лет Льву Зиновьевичу Копелеву, писателю, литературоведу и переводчику. Лев Копелев родился в Киеве. Еще до школы он говорил на трех языках: русском, украинском, немецком. Его отец работал агрономом в большом имении.
В одном доме с Копелевыми жила немецкая семья, в которой росли дети — ровесники Льва и его брата. Тесная дружба, связавшая детей, побудила братьев выучить немецкий язык. В 1926 году семья переехала в Харьков, там Лев окончил школу и начал учебу в университете. Несколько лет Копелев проработал на Харьковском паровозостроительном заводе рабочим, затем редактором заводской многотиражки.
В 1933 году он поступил на философский факультет Харьковского университета. В 1935 году семья переехала в Москву. Лев Копелев ушел на фронт добровольцем в августе 1941 года. Он прошел с войсками Северо-Западного, а затем 2-го Белорусского фронта более тысячи километров, участвовал во многих крупных военных операциях.
А лишь только защитив диссертацию о творчестве Шиллера, несмотря на ученую бронь, ушел добровольцем на фронт. В совершенстве владея немецким языком, в затишье между боями через громкоговоритель он призывал немецких солдат и офицеров сдаваться в плен. Однако после войны в конце 45-го он вместо очередного ордена получил срок по 58-й статье. В поступившем на него доносе говорилось: «...
Вот так, проявляя милосердие к безоружным и гражданским, Копелев был признан изменником Родины. При пересмотре дела его оправдали, и из Бутырской тюрьмы он вскоре вышел на свободу. Казалось, все страшное уже позади — власти признали ошибку. И вдруг по протесту Главного военного прокурора оправдательный приговор трибунала был отменен.
Вскоре в дверь позвонили, пригласили проехать — и вновь «санаторий Бутюр», как называли Бутырскую тюрьму заключенные. Вновь допросы и приговор: «Три года заключения в исправительно-трудовых лагерях, два года поражения в правах». Уже в лагере следует новый удар — приговор вновь пересмотрен: «Десять лет заключения в исправительно-трудовых лагерях, пять лет поражения в правах». Пережить заключение помогло владение немецким, которое и привело Копелева в «арестантский рай» —Марфинскую шарашку под куполом церкви «Утоли моя печали» с довольно сносными условиями жизни.
Лев Копелев справа и Генрих Белль Шарашкинскими умельцами еще в 1949 году был собран телевизор, а затем и целый комбайн, совмещавший телевизор, магнитофон и радиолу. Копелев же переводил огромное количество немецкой документации с описанием еще неизвестных приборов. А связанный с его тамошней работой случай и вошел самым интригующим эпизодом в роман «В круге первом» Солженицына, заведовавшего там же технической библиотекой. Однажды Льва Копелева вызвали к начальству и дали прослушать разговор, записанный на магнитофоне.
Вы слышите? Вылетает сегодня, а в четверг должен встретиться в каком-то радиомагазине с американским профессором, который даст ему новые данные об атомной бомбе. Коваль вылетает сегодня. Вы меня поняли?
На вопрос Копелева, что означает «внесудебный порядок», ему ответили просто: «Если трепанетесь, шлепнут без суда и следствия». Несмотря на столь радужную перспективу, Копелев поделился тайной с Солженицыным. Солженицын, назначивший себя прототипом главного героя «Круга» Глеба Нержина, уверял в тексте романа: «Сказать Глебу — все равно что и никому не сказать, потому что Глеб никому не скажет».
Много нарядных витрин и пестрых вывесок. Вечером яркие фонари. В Харькове было куда больше государственных и кооперативных магазинов, чем частных. А в Киеве еще преобладали частные магазины и лавки». Однако тут Копелев спохватывается, ему будто становится обидно за Киев: «деловито-суетливый, шумный» Харьков хорош тем, что столичный и нов, но Киев все равно во сто крат лучше, чище, краше: «Улицы казались узкими — после киевских; совсем плоские, ни одного подъема. Сады и бульвары были меньше, жиже. Тощие речки в грязных берегах перетягивали куцые, затоптанные мосты, они кишели прохожими, дрожали под трамваями. Убогие речки с диковинными кличками: Лопань, Харьков, Хоть и Нетечь. Старая шутка: «Хоть лопни, Харьков не течет! Действительно дико. Но речку Хоть Копелев Харькову придумал, такой никогда не было — достаточно и «убогих», «тощих» Лопани, Харькова и Нетечи, над которыми кто только не поиздевался в свое удовольствие. Начинающий поэт, а стихи он писал и на русском, и на украинском, когда ему было пятнадцать, в 1928-м организовал молодежное литературное объединение «Юнь», где его выбрали «генеральным секретарем», и он добился регистрации «Юни» в Наркомпросе: ходил на прием к наркому Скрыпнику. Мы читали друг другу главным образом стихи, чаще всего плохие, изредка печатали их в многотиражках и на литературной странице «Харьковского пролетария». После школы Копелев состоял на бирже труда, работал грузчиком на продуктовых складах, чернорабочим на стройках, рассыльным, агентом по распространению подписки, в декабре 1929-го его назначили заведующим и преподавателем вечерней школы для малограмотных в железнодорожном депо на станции Основа. В начале 1930-х он работал на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна теперь завод имени Малышева сначала слесарем, потом токарем в ремонтном цеху, затем редактором радиогазеты и особой, строго засекреченной многотиражки секретного танкового цеха: «Производство танков считалось особо секретным. И для рабочих танкового отдела Т2 стали издавать газету-листовку «Удар». Она выходила иногда больше десяти раз в день. Каждый выпуск предназначался для отдельного цеха или пролета чтобы описываемые в нем события не стали известны в других местах. Так соблюдалась секретность. И в то же время наши сообщения не отставали от событий больше чем на два-три часа. Редактором «Удара» с начала 32-го года назначили меня. Заодно поручили редактировать еще и многотиражку «Будивнык ХПЗ», которую мы выпускали трижды в неделю для рабочих, строивших новые секретные цеха» «И сотворил себе кумира». В это время он вместе с другими бывшими участниками «Юни» и «Порыва» входил в заводской литературный кружок, который примыкал к Пролитфронту: «…нашим постоянным руководителем был Григорий Эпик, приходили на собрания Микола Кулиш и Юрий Яновский», — а в 1931-м влился в ВУСПП Всеукраинский союз пролетарских писателей. Но не только писательство Копелева родом из Харькова, диссидентство — тоже. В «Хранить вечно» говорится: «В 1927-м, вскоре после окончания школы-семилетки, меня исключили из пионеров «за бытовое разложение» — за то, что я был застигнут курящим, изобличен в том, что пил водку и «гулял с буржуазными мещанскими девицами», которые красили губы, носили туфли «на рюмочках» и тоже курили. Незадолго до этого меня было перевели в кандидаты комсомола, но вскоре ячейка электротехнической профшколы, куда я поступил, отвергла меня как уже исключенного из пионеров за достаточно серьезные грехи и к тому же отягчившего их новыми проступками — участием в массовой драке и тем, что на собрании ячейки после доклада о международном положении выступил против линии Коминтерна в Китае — осуждал союз с Гоминьданом. После Октябрьских праздников меня исключили из профшколы за повторение все той же злополучной драки». В шестнадцать лет Копелев пережил первый в жизни настоящий арест — «за политику».
Среди награжденных будут Виталий и Владимир Кличко, известные боксеры и активисты, которые активно выступали против путинской агрессии в Украине. Также награду получит парамедик Юлия «Тайра» Паевская, которая отличилась своим мужеством и героизмом во время осады Мариуполя, спасая жизни раненых. Кроме того, Харьковская правозащитная группа будет признана за ее непрерывную работу по защите прав внутренних беженцев и сбору доказательств военных преступлений.
Перипетии судьбы Льва Копелева
Новости. Знакомства. Новости, аналитика, прогнозы и другие материалы, представленные на данном сайте, не являются офертой или рекомендацией к покупке или продаже каких-либо активов. Главные новости о персоне Лев Копелев на Лев Зино́вьевич (За́лманович) Ко́пелев — русский писатель, литературовед-германист, критик, диссидент и правозащитник. Лауреат международной премии «Балтийская звезда».
Лев Копелев в Харькове
Лев Копелев, из книги «Великий библиотекарь». Копелев Лев Зиновьевич. Скачать rusmarc-запись. / Фотография Лев Копелев (photo Lev Kopelev). С 1982 года и до конца жизни Лев Копелев возглавлял в Вуппертальском университете Германии проект по изучению русско-немецких культурных связей.
Немецкий «Форум им. Льва Копелева» признали нежелательной организацией
Раиса Орлова, Лев Копелев "Мы жили в Москве 1956-1980" Москва. Раиса Орлова, Лев Копелев "Мы жили в Москве 1956-1980" Москва. Главные новости о персоне Лев Копелев на
Копелев Солженицыну: «Ты стал обыкновенным черносотенцем»
Участник Великой Отечественной, офицер Красной Армии, он прошёл войну «от звонка до звонка», был удостоен двух боевых орденов. Лев Копелев лично составлял листовки для вражеских солдат как для немцев, так даже и для испанцев — из Голубой дивизии , он ездил по переднему краю на агитационном автомобиле и, под обстрелом, через репродукторы вёл передачи для противника. После Сталинградской битвы Копелев некоторое время работал в организованной для пленённых офицеров вермахта школе немецкого антифашиста, где вёл курс немецкой культуры — он стремился напомнить бывшему врагу, что есть Германия и без Гитлера. Впоследствии некоторые из его «учеников» заняли высокие посты в Германской Демократической Республике. В 1945 году, рискуя быть убитым на месте, Лев Копелев в составе группы из пяти советских парламентёров убедил сдаться без боя немецкий гарнизон в Грауденце ныне — Грудзёндз, Польша.
Там он встретил философа Дмитрия Панина и писателя Александра Солженицына. В подвалах "шарашки" было свалено огромное количество немецкой технической документации, которую нужно было переводить.
Эту "шарашку" Солженицын обессмертил в своем романе "В круге первом". Прототипом одного из героев — Рубина — стал Лев Копелев. В то же время он впервые встретился с немецким писателем-антифашистом Генрихом Бёллем. Их знакомство положило начало глубокой и плодотворной дружбе. О прекрасной "оттепельной суете" Копелев напишет в книге "Мы жили в Москве" в соавторстве со своей супругой Раисой Орловой. Но оттепель оказалась недолгой.
После ареста писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля наступили "заморозки". Копелев вновь не остался в стороне. Он выступал в защиту Солженицына и Сахарова, подписывал письма против преследования инакомыслящих, печатался в иностранной прессе, осуждал подавление "Пражской весны". После статьи "Возможна ли реабилитация Сталина" в венском журнале Tagebuch в 1968 году Копелев был уволен из Института истории искусств и исключен из партии. Вскоре жизнь стала совсем невыносимой: запрет на профессию, исключение из Союза писателей, вызовы на Лубянку, неизвестные угрожали по телефону, по ночам били окна, забрасывая квартиру камнями. Генрих Бёлль 17 раз устраивал друзьям вызов в Германию.
Визу дали лишь в 1980 году, якобы для научной поездки.
На крыше возвышается статуя рабочего с молотом уже нет, а сейчас это здание — Национальный университет искусств им. Встретивший нас дядя говорит, что начали строить настоящий небоскреб». Речь о будущем Госпроме, чуде конструктивизма. Далее — снова не в пользу родного Киева: «А тут были совсем новые многоэтажные здания. И новенькие автобусы с лоснящимися оранжево-красными боками.
И в разных местах на улицах желтели строительные леса. Много нарядных витрин и пестрых вывесок. Вечером яркие фонари. В Харькове было куда больше государственных и кооперативных магазинов, чем частных. А в Киеве еще преобладали частные магазины и лавки». Однако тут Копелев спохватывается, ему будто становится обидно за Киев: «деловито-суетливый, шумный» Харьков хорош тем, что столичный и нов, но Киев все равно во сто крат лучше, чище, краше: «Улицы казались узкими — после киевских; совсем плоские, ни одного подъема.
Сады и бульвары были меньше, жиже. Тощие речки в грязных берегах перетягивали куцые, затоптанные мосты, они кишели прохожими, дрожали под трамваями. Убогие речки с диковинными кличками: Лопань, Харьков, Хоть и Нетечь. Старая шутка: «Хоть лопни, Харьков не течет! Действительно дико. Но речку Хоть Копелев Харькову придумал, такой никогда не было — достаточно и «убогих», «тощих» Лопани, Харькова и Нетечи, над которыми кто только не поиздевался в свое удовольствие.
Начинающий поэт, а стихи он писал и на русском, и на украинском, когда ему было пятнадцать, в 1928-м организовал молодежное литературное объединение «Юнь», где его выбрали «генеральным секретарем», и он добился регистрации «Юни» в Наркомпросе: ходил на прием к наркому Скрыпнику. Мы читали друг другу главным образом стихи, чаще всего плохие, изредка печатали их в многотиражках и на литературной странице «Харьковского пролетария». После школы Копелев состоял на бирже труда, работал грузчиком на продуктовых складах, чернорабочим на стройках, рассыльным, агентом по распространению подписки, в декабре 1929-го его назначили заведующим и преподавателем вечерней школы для малограмотных в железнодорожном депо на станции Основа. В начале 1930-х он работал на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна теперь завод имени Малышева сначала слесарем, потом токарем в ремонтном цеху, затем редактором радиогазеты и особой, строго засекреченной многотиражки секретного танкового цеха: «Производство танков считалось особо секретным. И для рабочих танкового отдела Т2 стали издавать газету-листовку «Удар».
Она выходила иногда больше десяти раз в день. Каждый выпуск предназначался для отдельного цеха или пролета чтобы описываемые в нем события не стали известны в других местах. Так соблюдалась секретность. И в то же время наши сообщения не отставали от событий больше чем на два-три часа. Редактором «Удара» с начала 32-го года назначили меня. Заодно поручили редактировать еще и многотиражку «Будивнык ХПЗ», которую мы выпускали трижды в неделю для рабочих, строивших новые секретные цеха» «И сотворил себе кумира».
И Бёллю и Копелеву выпало жить примерно в одно и то же время, и время это было, очевидно, самым страшным как для Германии, так и для России. И, тем не менее, когда, кажется, все толкало человека принять причастие буйвола, они оба нашли в себе силы этому противостоять. Генрих Бёлль глубоко, как, собственно, и положено писателю, всматривался в людей. Копелев перевел мне его слова, и я спьяну бухнул: — А еще и на осла... Когда Копелев перевел Бёллю мои слова, оба дружно расхохотались, согласившись, что и в этом есть своя правда. Так, буквально накануне своего исключения из партии, он сказал своему приятелю, поэту Давиду Самойлову: — Понимаешь, сегодня всю ночь не спал, писал письмо в Центральный комитет. Хочу объяснить этим идиотам, как плохо они работают с западной левой интеллигенцией. Лев рассмеялся и порвал свое послание.
И вот у него отняли партбилет, уволили со службы, в Союзе писателей, правда, оставили, но лишили возможности печататься. Я, оказавшийся в схожем положении, не нашел ничего лучшего, чем стать литературным негром. Причем, негром своеобразным, так как эксплуатировали не меня, а я эксплуатировал доброту друзей. Они доставали мне работу в основном внутрижурнальные рецензии и, подписывая их своим именем, наживали себе врагов среди литераторов, чьи стихи, романы или повести я отвергал. А Копелев стал писать кандидатские диссертации за кавказских начинающих литературоведов и отнюдь не бедствовал. И в это же самое время — чем не парадокс? И сотворил себе кумира... В этих книгах Копелев, передав страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению.
Себя же в этой трилогии он отнюдь не приукрасил, не скрыл своих грехов и промахов, а вывел таким, каким видел. Видел же он себя, несмотря на всю присущую ему восторженность, достаточно трезво. При этом толстовская энергия заблуждения у него была равна стихии. Удивительным было его языковое буйство: несколькими фразами прямой речи он создавал живой характер и даже психологический портрет с остриями и безднами. В его трилогии несколько сотен таких портретов-монологов, и ни одного персонажа не спутаешь с другим. Эта трилогия, по сути дела, — энциклопедия речевых говоров Гулага. Однако все монологи и диалоги, все характеры, все зримые детали быта перекрывает мощный, неповторимый голос автора. Мне, пишущему стихи, эта лиричность копелевской прозы особенно дорога.
Он — самый яркий образ этих книг, личность колоритная, удивительная, ни на кого не похожая. Недаром он запечатлел и себя, и свое время талантливым, сочным, самоигральным языком. И все равно этот еврейский Гаргантюа не уместился в своих собственных книгах. Все-таки, как сказала Марина Цветаева по другому случаю, копелевской профессией, прежде всего, была жизнь. В копелевские окна он жил в первом этаже стали бросать камни, и он переехал из моего дома в соседний, в квартиру поменьше, зато расположенную повыше. Все больше друзей попадали в лагерь, и мы с Копелевым продолжали подписывать письма в их защиту. А в начале 1977 года в очередной раз сгустились тучи над А. Сахаровым, и тогда мы с Львом обратились к главам государств и правительств ведущих стран мира с призывом защитить академика.
Это письмо мы составили вместе: он написал шесть страниц, а я сократил их до одной; но что куда важней — вместе его подписали. Реакция властей последовала мгновенно и была одинаковой.